Неточные совпадения
Мы тронулись в путь;
с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая
камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на
небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще
с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Гриша обедал в столовой, но за особенным столиком; он не поднимал глаз
с своей тарелки, изредка вздыхал, делал страшные гримасы и говорил, как будто сам
с собою: «Жалко!.. улетела… улетит голубь в
небо… ох, на могиле
камень!..» и т. п.
Уже светало; перламутровое, очень высокое
небо украшали розоватые облака. Войдя в столовую, Самгин увидал на белой подушке освещенное огнем лампы нечеловечье, точно из
камня грубо вырезанное лицо
с узкой щелочкой глаза, оно было еще страшнее, чем ночью.
Джукджур отстоит в восьми верстах от станции, где мы ночевали. Вскоре по сторонам пошли горы, одна другой круче, серее и недоступнее. Это как будто искусственно насыпанные пирамидальные кучи
камней. По виду ни на одну нельзя влезть. Одни сероватые, другие зеленоватые, все вообще неприветливые, гордо поднимающие плечи в
небо, не удостоивающие взглянуть вниз, а только сбрасывающие
с себя каменья.
Дойдя до реки Кулумбе, я сел на
камень и стал вслушиваться в тихие, как шепот, звуки, которыми всегда наполняется тайга в часы сумерек. Безбрежный океан, сонная земля и глубокое темное
небо с миллионами неведомых светил одинаково казались величественными.
Лощина эта имела вид почти правильного котла
с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых
камней, — казалось, они сползлись туда для тайного совещания, — и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею
небо, что сердце у меня сжалось.
Да, он никогда об этом не думал. Ее близость доставляла ему наслаждение, но до вчерашнего дня он не сознавал этого, как мы не ощущаем воздуха, которым дышим. Эти простые слова упали вчера в его душу, как падает
с высоты
камень на зеркальную поверхность воды: еще за минуту она была ровна и спокойно отражала свет солнца и синее
небо… Один удар, — и она всколебалась до самого дна.
Работал старик, как машина,
с аккуратностью хорошей работы старинных часов: в известный час он уже будет там, где ему следует быть, хоть
камни с неба вались.
Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под головы свои старые пиджаки. Над их головами шумела темная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь нее синело чистое голубое
небо. Ручей, сбегавший
с камня на
камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом. Дедушка некоторое время ворочался, кряхтел и говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его звучит из какой-то мягкой и сонной дали, а слова были непонятны, как в сказке.
На время
небо опять прояснилось;
с него сбежали последние тучи, и над просыхающей землей, в последний раз перед наступлением зимы, засияли солнечные дни. Мы каждый день выносили Марусю наверх, и здесь она как будто оживала; девочка смотрела вокруг широко раскрытыми глазами, на щеках ее загорался румянец; казалось, что ветер, обдававший ее своими свежими взмахами, возвращал ей частицы жизни, похищенные серыми
камнями подземелья. Но это продолжалось так недолго…
Силу его душевной горечи понять может только тот, кто знает, что такое авторское самолюбие и, как бы
камень с неба, упавшее на вас разочарование: шесть лет питаемой надежды, единственно путеводной звезды для устройства карьеры как не бывало!
Ночь продолжала тихий бег над землей. Поплыли в высоком
небе белые облака, совсем похожие на наши. Луна закатилась за деревья: становилось свежее, и как будто светлело. От земли чувствовалась сырость… Тут
с Матвеем случилось небольшое происшествие, которого он не забыл во всю свою последующую жизнь, и хотя он не мог считать себя виноватым, но все же оно
камнем лежало на его совести.
— Планиды-с. Все до поры до времени. У всякого своя планида, все равно как
камень с неба. Выйдешь утром из дому, а воротишься ли — не знаешь. В темном страхе — так и проводишь всю жизнь.
Остров спит — окутан строгой тишиною, море тоже спит, точно умерло, — кто-то сильною рукой бросил
с неба этот черный, странной формы
камень в грудь моря и убил в ней жизнь.
— Черепицы,
камни, палки, — говорил он сквозь смех, — в те дни и в том месте действовали самостоятельно, и эта самостоятельность неодушевленных предметов сажала нам довольно крупные шишки на головы. Идет или стоит солдат — вдруг
с земли прыгает на него палка,
с небес падает
камень. Мы сердились, конечно!
За нею столь же медленно, тесной кучей — точно одно тело — плывут музыканты, — медные трубы жутко вытянуты вперед, просительно подняты к темному
небу и рычат, вздыхают; гнусаво, точно невыспавшиеся монахи, поют кларнеты, и, словно старый злой патер, гудит фагот; мстительно жалуется корнет-а-пистон, ему безнадежно вторят валторны, печально молится баритон, и, охая, глухо гудит большой барабан, отбивая такт угрюмого марша, а вместе
с дробной, сухой трелью маленького сливается шорох сотен ног по
камням.
А по праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за гор над Сорренто, а
небо было розовое, точно соткано из цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору,
с удочками на плече, прыгая
с камня на
камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, — бежал к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о
камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
С левой руки юноши идет девушка, щелкая по
камню деревянными башмаками, закинув, точно слепая, голову в
небо, — там горит большая вечерняя звезда, а ниже ее — красноватая полоса зари, и два тополя врезались в красное, как незажженные факелы.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз
с горы, как раздавленная ящерица по острым
камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые
камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал на колени старик, посмотрел в
небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял
с костей своих лохмотья, положил на
камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег на спину и, глядя в
небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса
небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
Утро, еще не совсем проснулось море, в
небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий
камень,
с круглой серой башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это люди
с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
Точно птицы в воздухе, плавают в этой светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по
камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под
камня высунется злая голова мурены
с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное тело, всё в красивых пятнах, — она точно ведьма в сказке, но еще страшней и безобразнее ее; вдруг распластается в воде, точно грязная тряпка, серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес живет в прозрачной воде, под
небом, таким же ясным, но более пустынным, чем море.
Он не видал этих птиц, когда они подлетали, тянувшись по
небу шнурочков; один Бер видел, как этот шнурок все подвигался в треугольник, состоящий из отдельных точек, расположенных как
камни, обозначающие могилу араба, похороненного среди песчаной Сахары, и когда
с неба неожиданно упало это резкое, заунывное турчанье, оно для Истомина было без сравнения страшнее слова матери, которое нарушало покой ночи осужденного на смерть.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на
камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузовиков, матросов и таможенных солдат — все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в
небе над гаванью, — к ним вздымаются
с земли всё новые и новые волны звуков — то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают всё кругом, то резкие, гремящие, — рвут пыльный знойный воздух.
Там из древесных ветвей выстроил он себе келью, питался одними сырыми кореньями, таскал на себе
камни с места на место, стоял от восхода до заката солнечного на одном и том же месте
с поднятыми к
небу руками, читая беспрерывно молитвы.
Вспыхнуло сердце у меня, вижу бога врагом себе, будь
камень в руке у меня — метнул бы его в
небо. Гляжу, как воровской мой труд дымом и пеплом по земле идёт, сам весь пылаю вместе
с ним и говорю...
— Молчи! Слушай опытного внимательно, старшего тебя
с уважением! Знаю я — ты всё о богородице бормочешь! Но потому и принял Христос крестную смерть, что женщиной был рождён, а не свято и чисто
с небес сошёл, да и во дни жизни своей мирволил им, паскудам этим, бабёнкам! Ему бы самарянку-то в колодезь кинуть, а не разговаривать
с ней, а распутницу эту
камнем в лоб, — вот, глядишь, и спасён мир!
Уж скачка кончена давно;
Стрельба затихнула: — темно.
Вокруг огня, певцу внимая,
Столпилась юность удалая,
И старики седые в ряд
С немым вниманием стоят.
На сером
камне, безоружен,
Сидит неведомый пришлец.
Наряд войны ему не нужен;
Он горд и беден: — он певец!
Дитя степей, любимец
неба,
Без злата он, но не без хлеба.
Вот начинает: три струны
Уж забренчали под рукою,
И, живо,
с дикой простотою
Запел он песню старины.
Помешали гости, да и Тарас Ермилыч немножко лишнее выпил, а тогда к нему приступу нет, хоть
камни с неба вались.
Вопрос, милостивые государи, для простого человека довольно затруднительный, но я, нечего делать, начал и рассказал, как писано в Новегороде звездное
небо, а потом стал излагать про киевское изображение в Софийском храме, где по сторонам бога Саваофа стоят седмь крылатых архистратигов, на Потемкина, разумеется, не похожих; а на порогах сени пророки и праотцы; ниже ступенью Моисей со скрижалию; еще ниже Аарон в митре и
с жезлом прозябшим; на других ступенях царь Давид в венце, Исаия-пророк
с хартией, Иезекииль
с затворенными вратами, Даниил
с камнем, и вокруг сих предстоятелей, указующих путь на
небо, изображены дарования, коими сего славного пути человек достигать может, как-то: книга
с семью печатями — дар премудрости; седмисвещный подсвечник — дар разума; седмь очес — дар совета; седмь трубных рогов — дар крепости; десная рука посреди седми звезд — дар видения; седмь курильниц — дар благочестия; седмь молоний — дар страха божия.
Вот дружелюбно проковылял возле Иуды на своих шатких ногах обманутый скорпион. Иуда взглянул на него, не отнимая от
камня головы, и снова неподвижно остановились на чем-то его глаза, оба неподвижные, оба покрытые белесою странною мутью, оба точно слепые и страшно зрячие. Вот из земли, из
камней, из расселин стала подниматься спокойная ночная тьма, окутала неподвижного Иуду и быстро поползла вверх — к светлому побледневшему
небу. Наступила ночь
с своими мыслями и снами.
С юго-запада тянулись хмурые тучи, но уже кое-где между ними были просветы и сквозь них проглядывало голубое
небо. Оно казалось таким ясным и синим, словно его вымыли к празднику. Запорошенные снегом деревья,
камни, пни, бурелом и молодые елочки покрылись белыми пушистыми капюшонами. На сухостойной лиственице сидела ворона. Она каркала, кивая в такт головою, и неизвестно, приветствовала ли она восходящее солнце или смеялась над нашей неудачей.
Морской берег ночью! Темные силуэты скал слабо проектируются на фоне звездного
неба. Прибрежные утесы, деревья на них, большие
камни около самой воды — все приняло одну неопределенную темную окраску. Вода черная, как смоль, кажется глубокой бездной. Горизонт исчез — в нескольких шагах от лодки море сливается
с небом. Звезды разом отражаются в воде, колеблются, уходят вглубь и как будто снова всплывают на поверхность. В воздухе вспыхивают едва уловимые зарницы. При такой обстановке все кажется таинственным.
Ночью
небо заволокло тучами и пошел сильный дождь, а к утру ударил мороз. Вода, выпавшая на землю, тотчас замерзла. Плавник и
камни на берегу моря, трава на лугах и сухая листва в лесу — все покрылось ледяною корою. Люди сбились в юрту и грелись у огня. Ветер был неровный, порывистый. Он срывал корье
с крыши и завевал дым обратно в помещение. У меня и моих спутников разболелись глаза.
Наташа все эти дни избегает меня. Мы сходимся только за обедом и ужином. Когда наши взгляды встречаются, в ее глазах мелькает жесткое презрение… Бог
с нею! Она шла ко мне, страстно прося хлеба, а я — я положил в ее руку
камень; что другое могла она ко мне почувствовать, видя, что сам я еще более нищий, чем она?… И кругом все так тоскливо! Холодный ветер дует не переставая,
небо хмуро и своими слезами орошает бессчастных людей.
Оно шло на нас
с этих темных, загадочных и чуждых полей; оно поднималась из глухих черных ущелий, где, быть может, еще умирают забытые и затерянные среди
камней, оно лилось
с этого чуждого, невиданного
неба.
Медленно и покойно рисует воображение, как ранним утром, когда
с неба еще не сошел румянец зари, по безлюдному, крутому берегу маленьким пятном пробирается человек; вековые мачтовые сосны, громоздящиеся террасами по обе стороны потока, сурово глядят на вольного человека и угрюмо ворчат; корни, громадные
камни и колючий кустарник заграждают ему путь, но он силен плотью и бодр духом, не боится ни сосен, ни
камней, ни своего одиночества, ни раскатистого эхо, повторяющего каждый его шаг.
В темени одной из этих гор, ближайшей к Нейгаузену, на сером мшистом
камне, сидел Вольдемар, грустный, беспокойный, как преступный ангел, рукою Всемогущего низверженный
с неба.